Интро (Intro)

Село Колодозеро, затерянное в Пудожских лесах, находится на границе Архангельской области и Карелии. С древних времен люди селились на севере вокруг водоемов — рек и озер. Вот и Колодозеро состоит из нескольких маленьких деревень — Лахта, Исаково, Усть-Река, Погост, Заозерье, Дубово. Избы-корабли разбросаны по берегам и мысам живописного озера. Пятнадцать лет назад эти места очаровали троих друзей из Москвы, которые бродяжничали по северам и искали смысл жизни, а заодно и самих себя. В 2001-м году они общими силами собрали средства и начали строить новый храм взамен сгоревшего еще в 1977-м году. Один из друзей, рыжий бунтарь и панк Аркадий Шлыков, окончил Московскую духовную семинарию, и в 2005-м году принял священство. Так в селе через четверть века начала возрождаться приходская жизнь. Суровые местные жители поначалу с подозрением отнеслись к косматому, похожему на рокера, батюшке, но потом полюбили его всей душой. Они приняли его свободу, внешнюю и внутреннюю, оценили его характер — миролюбивый и мягкий. Это история о людях русского севера, о том, что держит их вместе, об их духе и душе, об их страстях и чувствах.  

Викинг (Viking)

В Колодозеро я впервые приехала летом 2009-го года. Я уже и раньше слышала о том, что где-то в карельской глуши живет необычный священник-панк. Мне казалось, что это очень далеко, и я туда ни за что в жизни не доберусь. Так я думала, пока не узнала, что моя подруга Вероника давно знакома с Аркадием, и что к нему можно запросто добраться на поезде, затем на машине. 

Прибыли мы в Колодозеро утром, вместе с артелью иконописцев, которые должны были расписывать в храме «небо». Отправились осматривать храм и увидели, что к росписи «неба» ничего не готово и самое главное — отсутствуют «леса». Священника дома не оказалось, зато за столом сидели испуганный архитектор храма и известный местный персонаж Юрка. Юрка был выпимши и, не выпуская из рук огромный нож, рассказывал архитектору бесчисленные деревенские байки. Нас Юрка тоже «взял в заложники», и мы уже отчаялись освободиться из его «плена», как вдруг дверь распахнулась, в горницу вошел огромный рыжеволосый лохматый викинг с опилками в бороде, молча взвалил Юрку на плечо и унес в туман. Так я впервые увидела о. Аркадия. В этот самый момент я поняла, что приехала по адресу, и что Колодозеро изменит мою жизнь.

А «леса» для художников построили мастера из Пудожа — за один день всю огромную конструкцию возвели два тощих подростка под руководством старого плотника — лучшего мастера в городе. Художники доверили мне нарисовать три звезды под самым куполом церкви. Теперь, каждый раз, когда я приезжаю в Колодозеро, первым делом иду в храм и говорю спасибо тем звездам.

Побег (Runaway)

Все, кто попадает к о. Аркадию в его колодозерский дом, в его храм на службу, куда-то или от чего-то бегут. От шума, от городской тоски, от бессмыслицы жизни, от себя самих, от себя прежних, от себя грешных и неправильных. Аркадий и сам беглец, он повторяет, что остался тут, «потому что слаб, а сильный — он может уехать».

Уехать-то сильный может, но он приедет снова, когда силы окажутся на исходе. И пойдет по маршруту храм — сельпо — Дом культуры — остановка Усть-Река. Если у остановки кемарит местный Юрка, не отвертеться от ста грамм «за приезд». Потом беглец завернет в соседнее Заозерье, навестит еще одних «бывших городских», чей пацан Захарка, уже три года как деревенский, носится под дождем. Потом беглец столкнет лодку в озеро, сядет на весла — да и забудет про них. И будет кружить его озерная вода, водить от острова к острову, пока тот не опомнится и не возьмет курс на храм.

В сарае у Аркадия засели еще два беглеца — чинят старый мотоцикл. Почему пацанам Пашке и Максу в Колодозере лучше, чем в своих семьях, — даже неловко спрашивать. Однажды Пашка обмолвился, что умеет варить суп из крапивы: «просто еды в доме не было вообще никакой». Аркадий делает строгое лицо, но надолго его не хватает: вот уже провожает пацанов шутливыми подзатыльниками за морошкой. Мотоцикл с треском, вихляя, но едет, оставляя облако сизого бензинового дыма.

Колодозерский круговорот затягивает, и уже кажется невозможной жизнь другая, без утреннего тумана, в котором возникает из небытия лодка, и непонятно — по воде она плывет или по самому туману. Кажутся вечными бесчисленные кошки и собаки, козы и куры, девочка с корзинкой у дороги и молодежь с синими от черники губами.

Колодозерский круговорот затягивает, и уже кажется невозможной жизнь другая, без утреннего тумана, в котором возникает из небытия лодка, и непонятно — по воде она плывет или по самому туману. Кажутся вечными бесчисленные кошки и собаки, козы и куры, девочка с корзинкой у дороги и молодежь с синими от черники губами. Вернувшись в город, беглец не скоро приходит в себя: сквозь стены квартиры еще долго слышится ему комариный гул и звон колоколов, а в рисунке обоев то и дело проступает знакомый до боли контур храма Рождества Богородицы.  

Рождество (Christmas)

Зимой, на Рождество, в доме сельского батюшки яблоку негде упасть: полно гостей, друзей и детей друзей. Детей Аркадий в обязательном порядке сначала подкинет под потолок, потом вываляет в снегу, надает оплеух, конфет и потащит кататься с горы на «ватрушках» и старом капоте. Капот кружит так, что небо падает на землю, собачий лай звенит в ушах, и счастья вдруг откуда-то берется столько, сколько и не было никогда, даже в детстве.

Гуси рождественские уже в русской печке. Часов на шесть, как раз к концу службы поспеют. В храме на Рождество холодно — отопление не выдержало морозов. Народ в валенках, тулупах, изо рта пар идет. Исповедовались, выходят в темноту, как в космос. Чернота вдруг вспыхивает, озаряется салютом — летят в небо сполохи, а вот и звезда рождественская раскрылась высоко-высоко — Спаситель пришел в мир!

И тогда покажется, что ледяной вертеп, треск осины в печке, колядовщики в вывернутых тулупах, мальчик Захария с фонарем, мягкий снег и девочка с иконой — это единственно возможное Рождество, возникшее то ли из глубин подсознания, то ли из рассказов Шмелева. За Рождеством последуют единственно возможные Святки, трескучее Крещенье с ледяной иорданью, - течение времени в Колодозере созвучно природе и человеку, живущему с природой в согласии.   

Пасха (Easter)

Страстная пятница. На столе огромная кастрюля с постными щами. Гости едят молча. Только ложки стучат. В доме этом, когда праздники, - всегда шумно, и сам дом, огромный и живой, ходуном ходит. А тут тишина. Непривычно это. Горит лампадка. Отец Аркадий что-то шепчет за кухонной перегородкой. Заглядываю - щук пересчитывает и морщит лоб: думает, как их приготовить к разговенью.

Великая суббота. Закончилось освящение пасхальной трапезы. Народ — человек пятнадцать — вереницей расходятся по домам. Певчие — Витя и Лена - друг за другом идут по траве к машине. Витя - высоко задирая колени, даже чуть подпрыгивая, а она — острожно, вразвалку, словно боясь примять траву. Оба они — словно нездешние какие-то, немосковские, хоть и живут в Москве весь год, сбегают в Колодозеро второе лето подряд.

Скрипит калитка старинных торговых рядов. Вдруг Василиса остановилась, повернулась к храму, задрала голову вверх, смотрит на небо. В руках — корзинка с куличом, в куличе свечка.

Захарке поручено нести большую лампаду на крестном ходе. Темно в храме, только лампада светится и захаркина улыбка от нее - тоже. Вдруг он спохватывается, становится серьезным. Алтарник Пашка полушепотом рассказывает байку про мужика, который сразу после первого возгласа «Христос Воскресе» достал из кармана колбасу и начал уплетать. Вдруг все затихает. Начинается крестный ход. Сразу за храмом спуск к озеру. На озере черный лед. Его сейчас не видно, но я знаю, что он черный. Горит фонарь, один на всю округу. Ветер гасит свечи, а на лицах прихожан — торжество радости. Христос Воскресе!

На пасхальной службе в храме десять человек. Певчие из соседней Шалы, что на Онежском озере, иногда сбиваются, поправляют друг дружку. Детей сморило, спят. Захарка тоже спит, уткнувшись в мамино плечо. Вот служба подходит к концу, и Захар — первый причастник.

Столов праздничных аж три поместилось в батюшкином доме. Вот и щуки те самые, жаренные с головами вместе. Скалят зубастые морды. Народ усталый и веселый. Глаза слипаются.

Сильный ветер. На озере волна. Ледяную крошку гоняет от Заозерья к Погосту и обратно. Лодка не слушается весел, разворачивается боком к волне, качается. Неуютно. С нами в лодке Захарка — вжал голову в плечи. Пристали у школы. Дети проносятся мимо, здороваются. Прошел мужик угрюмый, с ведрами. Забрался на горку, поставил ведра, закурил. Ветер начал стихать.

Лето (Summer)

Баба Шура во дворе — колет дрова. «Я люблю сама колоть! Березовое полено сухое, ломкое, хорошо идет. Пока дедка в запое — я и пользуюсь случаем, а то он топор от меня прячет». Шерстяной платок спадает, обнажая седые короткие пряди.

Летний вечер мягкий, светлый. Нудно пищит наглый карельский комар. Я смотрю на бабу Шуру, слушаю тюканье топора, - все равно не дает помогать. Они с дедкой полжизни вместе. Три дочери, все уже с семьями, давно разъехались по разным городам. Дом у стариков большой и крепкий, а хозяйство — самое зажиточное во всем Колодозере. Бытовых построек вместе с двумя банями только девять наберется. Среди них своя смолокурня. Если видишь по-над озером черный дымок тянется — это значит дедка Валя варит для лодки смолу. Лодка уже ждет, перевернутая и поставленная на бревнышки. Рядом растянуты дедкины мережи — ручного плетения, ни одной дырочки нет, а грузилами у сетей служат камешки, в бересту обернутые.

Ни разу не видела стариков без дела. Дедка то под трактором ковыряется, то колесо заклеивает, вечно подправляет что-то. Баба Шура, присев вечером на минуту, лущит лук или перебирает ягоду. «Извини, сливок не запеку тебе нынче в печке — корову мы продали, тяжело стало», - мнется хозяйка. О томленых, с корочкой, бабшуриных сливках — легенды по селу ходят. Как-то осенью, засидевшись у них в гостях, я не могла оторваться от этих сливок и горячего чая. Уходя впотьмах, перепутала резиновые сапоги, - надела не свои, а бабы Шуры.

Наутро будит меня хитрый, с ухмылкой в бороде, Аркадий: «Мне дедка звонил, говорят после твоего визита сапоги у них пропали, решили в полицию не заявлять пока».

В июле на севере до конца не темнеет — солнце докатится до горизонта и застревает там. Дети готовы купаться хоть всю ночь — вода теплая, а из воды вылезешь — комар тут как тут. Жду детей, хлопаю себя по ляжкам и щекам. «А ведь у них сын был, знаешь? Ему шестнадцать лет было, когда он утонул на Хабозере. Я сам узнал недавно». Аркадий замолкает, бросает в воду щепку. У озера дедка Валя собирает мережи — высохли. Баба Шура снимает с веревок белье.

P.S.

Летом 2015-го года дедка Валя скоропостижно скончался. Бабу Шуру дочки забрали к себе в Сортавалу. Через полгода баба Шура не выдержала в городе и вернулась в Колодозеро. 

Юрка (Yurka)

Когда он звал на ужин, свой дом описал так: "Вы его сразу узнаете, с необычной крышей". "Только рано не приходите - часам к девяти вечера". А с пяти он стал названивать Аркадию каждые полчаса - где мы, не передумали?

Пришли, крышу опознали. Юрка и Витя бросили в сенях мешок с рыбой. Юрка сиял - рыбу принес, добытчик! Пока рассеянно глядели на десяток подлещиков - чуть не пропустили главное. Юрка достал из серванта бутылку водки, раскрутил ее, задрал бритую голову и влил добрую половину бутылки в себя. Залпом.

- Это вода? - глупо и потерянно спросил кто-то.

- Ага.. Живая, - глухо ответил Юрка. - Садитесь уже за стол, мама рыбник приготовила, а я пока музыку поставлю.

Рассаживались медленно и неловко - в ожидании непонятно какой музыки, которая зачем-то должна сопровождать званый ужин у Юрки.

А из комнаты зазвучало вдруг "Иже херувимы" - обещанная Юркой "музыка". Он встал, перекрестился, мы тоже все встали и прочли перед едой Отче наш. Так и пили под литургию водку и густой смородиновый компот, тягучий, сладкий и с веточками. Вытаскивали косточки из рыбного пирога. И не верили в реальность происходящего - слишком сюрреалистичным получался ужин под рассказы Юркиной мамы про инопланетян, ведьм и «свечения».

Под водку вспомнилось мне как Аркадий рассказывал: пристал к нему Юрка, показывая на священнический крест — продай мол и продай. На все объяснения, что это часть облачения и не продается, только твердил: ну сколько ты за него хочешь, сколько?

Или вот еще: друзья ехали как-то на машине, видят на обочине Юрка пьяный спит. Подобрали его, - а он и вовсе без сознания. Сложили на заднее сиденье и домой повезли. Едут, уж и забыли, что он в отключке, как вдруг Юрка, как зомби, резко поднялся и заорал, мол вы кто, выпустите меня. Водитель чуть в кювет не съехал со страху.

Трапеза закончилась. Вышли на воздух. Уже стемнело, белые ночи свое отыграли.

- Мы щас лодку принесем - будете кататься.

- Так темно ведь...

Юрка с Витей ушли. Возвращаются - два силуэта на поднятых высоко руках тащат надувную лодку. Катайтесь, дескать.

Темно. Сели в лодку, поплыли к острову. Оборачиваюсь назад - надо запомнить островок тростника, от которого мы отчалили, - чтоб не заблудиться на темном озере. Вернулись. Юрка рад - угодил гостям - покатались. Поднял с Витей опять лодку, они попрощались и растворились в траве, в темноте.

А мы пошли по темной дороге обратно в Колодозеро.

P.S. За неделю до сдачи книги в печать из Колодозера пришло печальное известие. Юрка погиб, защищаясь от трех пьяных чужаков. С виду суровый, он был бескорыстным человеком и тонким философом с отменным чувством юмора. Искренне верил в народные приметы и никогда не стриг свои рыжие волосы до созревания первых лесных ягод. Покойся с миром, Юрка.

Осень. Северный виноград 

(Fall. Grape of North)

Северный виноград - второе название клюквы, - поэтическое и какое-то даже библейское.

Выезжают за клюквой затемно. Трясутся в тракторном прицепе: в рюкзаках провиант, чай в термосе. Никакой водки. Огромные плетеные короба болтаются по всему прицепу. Иногда выбираются с ночевкой — чтоб не терять на дорогу время.

Болото огромно, не видно, где оно начинается и где заканчивается. Ходят осторожно — по зыбкому упругому мху, из которого торчат палки засохших сосен. Клюква растет на травянистых кочках так, будто кто-то просто рассыпал на землю несколько горстей ягод. Время обеда - небольшой костер для уюта, пара вареных яиц, хлеб и чай.

Не сговариваясь, встают и снова на кочки - долгие паузы здесь не приняты. За восьмичасовой рабочий день один сборщик выносит с болота около двадцати килограмм клюквы. Дядя Леша, хромой, и тот собирает как остальные, свою норму в 20 кило. Потом уже мне рассказали, что у него ноги нет, на протезе ходит. В молодости по пьянке на мотоцикле разбился..

Ягоду хранят в больших полотняных мешках, пока цена в пунктах сдачи не подскочит.

Осенью 2012-го года в Колодозере клюкву принимали по 50 рублей (1,5$) за 1 килограмм. В соседнем городе Пудоже клюкву брали уже по 65 рублей. На рынке в Москве килограмм клюквы стоит уже 200 рублей.  

Предзимье 

(The Interlude to winter)

Наступил ноябрь — предзимье. Снег лежит на траве очерченными островками. На озере встает лед. По прозрачной глади первого льда идет рыбак, словно Спаситель по воде.

В доме отца Аркадия нет. «Крестины», - коротко кивает в сторону храма живущий у священника мужичок Сергей. Немного блаженный, очень набожный, он помогает по хозяйству и присматривает за живностью.

В деревянном храме темно, пусто и тихо. Едва слышно, как батюшка читает Евангелие в крошечном приделе Михаила Архангела.

Работает колорифер, совсем не холодно. Двухнедельного малыша погружают в купель. «Беспокойный что-то, может сглазил кто, решили вот окрестить поскорее», - шепчет на ухо бабушка младенца.

Родственники новокрещенного зовут батюшку на чай и блины. Аркадий отнекивается: мол, некогда. Спускается к озеру, зачерпывает ведро воды. Идет к дому. Ветер: фалды батюшкиного пальто мечутся в разные стороны. Вдруг его догоняют на «шестерке» и вручают пакетик с блинами. Он смущенно благодарит и расцеловывается со всеми.

«Отпевал недавно в Кривцах - мешок картошки заработал, - думаю пора прейскурант вывешивать, как в столичных храмах, - хохмит Аркадий своей фирменной «скороговоркой». Только у нас расценки другие, натуральными продуктами. Все норовят отблагодарить — кто рыбником, картошкой вот, яйцами», - уже и забылось, что о. Аркадий приезжий, - настолько вжился он в Колодозеро, а Колодозеро поселилось в нем самом навеки.

Неприютно, холодно, ветрено в ноябре здесь. Земля заледенела, белье на веревках колышется задубевшими полотнищами. Знакомые женщины идут из соседней заброшенной деревни Дубово. «На пикник ходили, костер жгли, чай пили, - улыбаются. - Делать-то нечего, все ж собрали, даже клюквы нет, - вот и гуляем, свежим воздухом дышим», - хохочут.

Земля стылая, голая почти, - ждет настоящего большого снега. Озера ждут, когда встанет метровый лед. Не забудешь, как он ухает и проседает где-то далеко на глубине, когда уже конец декабря-начало января. Если в этот момент стоять посреди озера — сердце убегает в пятки, становится одиноко, страшно и радостно одновременно. Кто знает, почему.

Вот он, круг земной колодозерский: лето, осень, предзимье, зима, Пасха и снова лето. И каждый раз как в первый раз.

Отчет о жизни (Life Report)

На второй день Великого Поста о. Аркадий заболел. Всего колотит, температура, руки дрожат. От помощи отмахнулся - покормил кур с гусями, затопил печь, принялся готовить обед. Всех накормил, сел за стол, достал чистый лист бумаги А4. Почесал ручкой в рыжей бороде и медленно вывел: «Отчет о жизни». Ручку отложил, задумался. Говорю: «Батюшка, э-э-э, не рановато ли?»

Оказалось, это только часть заголовка, который полностью должен выглядеть как «Отчет о жизни и деятельности прихода храма Рождества Богородицы пос. Колодозеро за 2015 год». «Понимаешь, в епархию должен был еще неделю назад отослать, да все некогда, теперь еще и заболел, руки дрожат, что делать будем?»

Секретарей у сельского батюшки нет, фанатичных прихожанок из деревни тоже нет, как и компьютера с принтером. Сели мы с ним, и за вечер написали «отчеты о жизни» двух его приходов — храма Рождества Богородицы, что в Колодозере и преподобного Антония Сийского, что в Шальском, на Онежском озере. Про крещения, венчания, отпевания, очные и заочные, про то, сколько книг в приходской библиотеке, про отношения с обществом и властью («нейтральные») и так далее.

К вечеру пришел фермер Саша и стал усиленно лечить отца Аркадия клюквой, медом и водкой с перцем. С тех пор, как год назад в селе появилась ферма (на сто голов скота) — почувствовалось оживление в сельских разговорах. Десяти человекам досталась работа, вместе с ней некая, но «надежда на будущее», да и вообще — как это, - село и без фермы?

Из соседнего Корбозера школьный автобус возит единственного ученика Кольку, - и то не каждый день. Это раньше Корбозеро было круче Колодозера — именно туда с соседних деревень сходилась молодежь на вечерки и танцы. Сейчас в Корбозере постоянно живут 18 человек, там нет связи и магазина. Есть часовня и прекрасное озеро, на берегу которого живет не менее прекрасный дядя Миша с с громкой и по-доброму сварливой супругой Тамарой.

Два года назад дядю Мишу разбил инсульт, теперь он редко выходит из дому, что не мешает ему едко подшучивать над женой, не слезая с кровати. Несколько раз в день дядя Миша ковыляет до печки, где курит положенную строго по графику сигарету. Вместе с Тамарой они до боли напоминают дядю Митю и бабу Шуру из фильма «Любовь и голуби», - можно бесконечно слушать их незлобивые словесные перепалки.

Аркадий, пряча за занавеской от Тамары брусничную настойку, тихонько наливает себе и дядьМише.

Из дядьмишиного окна все озеро как на ладони: видно, кто идет по льду на рыбалку, кто возвращается, а кто все еще сидит с удочкой. Свет отключают часто, так что окно тут вместо телевизора. Из развлечений деревенского масштаба — остался лишь приезд автолавки раз в неделю да визит фельдшера.

В автолавке Тамара купила тюль на шторы, а я отправилась на речку Корбу ловить живцов. Речка глубокая и быстрая, зимой только по краям замерзает. В общем, я не успела даже понять, что провалилась, - так быстро пацаны меня вытащили, матеря на чем свет за утопленное ведро с живцами — их надеждой на поимку крупной рыбы.

Март на Корбозере — яркое солнце сменяет колючая метель, в реке маячит красное ведро. Отец Аркадий выходит на крыльцо и стаскивает с меня мокрую куртку.

(с) Екатерина Соловьева

Карелия, 2009-2017 гг.